Неточные совпадения
Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах все мелькает и мешается, летят головы,
с громом падают
на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем удары, и не слышит нанесенных.
А
на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило:
с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего; четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный
конь, грянулся о
землю и задавил под собою всадника.
Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа упала
на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя
с закрытыми глазами, закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите
коня,
коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись
на него мешком.
Город уже проснулся, трещит,
с недостроенного дома снимают леса, возвращается
с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят
на людей, которых учат ходить по
земле плечо в плечо друг
с другом, из-за угла выехал верхом
на пестром
коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом
с ним подросток тащил
на плече, как ружье, палку
с национальным флагом.
Он выскочил
на двор, обежал его во всех направлениях — нет
коня нигде! Плетень, окружавший усадьбу Пантелея Еремеича, давно пришел в ветхость и во многих местах накренился и приникал к
земле… Рядом
с конюшней он совсем повалился,
на целый аршин в ширину. Перфишка указал
на это место Чертопханову.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега.
С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные
на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны
коней, пущенных
на волю.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде травы не было.
Кони так устали, что, когда
с них сняли вьюки, они легли
на землю. Никто не узнал бы в них тех откормленных и крепких лошадей,
с которыми мы вышли со станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
И когда придет час меры в злодействах тому человеку, подыми меня, Боже, из того провала
на коне на самую высокую гору, и пусть придет он ко мне, и брошу я его
с той горы в самый глубокий провал, и все мертвецы, его деды и прадеды, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись от разных сторон
земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я, глядя
на его муки!
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт
коня, звук колеса отзывались громом и отдавались
с четырех сторон; домы росли и будто подымались из
земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
Но еще не успели козаки сесть
на коней и зарядить мушкеты, а уже ляхи, будто упавший осенью
с дерева
на землю лист, усеяли собою гору.
По одному виду можно было понять, что каждому из них ничего не стоит остановить
коня на полном карьере, прямо
с седла ринуться
на матерого волка, задержанного
на лету доспевшей собакой, налечь
на него всем телом и железными руками схватить за уши, придавить к
земле и держать, пока не сострунят.
Слезая
с коня, он в последний раз оглянулся
с невольной благодарной улыбкой. Ночь, безмолвная, ласковая ночь, лежала
на холмах и
на долинах; издали, из ее благовонной глубины, бог знает откуда —
с неба ли,
с земли, — тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал
на крыльцо.
Затворится небо, и
земля не даст плода; под конец небо сделается медным, а
земля железной, и «по аэру» пронесется антихрист
на коне с огненною шерстью.
Я робел и прижимался к отцу; но когда пускали некоторых из этих славных
коней бегать и прыгать
на длинной веревке вокруг державших ее конюхов, которые, упершись ногами и пригнувшись к
земле, едва могли
с ними ладить — я очень ими любовался.
Санин соскочил
с коня и подбежал к ней. Она оперлась об его плечи, мгновенно спрыгнула
на землю и села
на одном из моховых бугров. Он стоял перед нею, держа в руках поводья обеих лошадей.
Князь хотел сжать ее в кровавых объятиях, но силы ему изменили, поводья выпали из рук, он зашатался и свалился
на землю. Елена удержалась за конскую гриву. Не чуя седока,
конь пустился вскачь. Елена хотела остановить его,
конь бросился в сторону, помчался лесом и унес
с собою боярыню.
Теперь, подняв голову, раздув огненные ноздри и держа черный хвост
на отлете, он сперва легкою поступью, едва касаясь
земли, двинулся навстречу
коню Морозова; но когда князь, не съезжаясь
с противником, натянул гремучие поводья, аргамак прыгнул в сторону и перескочил бы через цепь, если бы седок ловким поворотом не заставил его вернуться
на прежнее место.
Забыл Серебряный и битву и татар, не видит он, как Басманов гонит нехристей, как Перстень
с разбойниками перенимают бегущих; видит только, что
конь волочит по полю его названого брата. И вскочил Серебряный в седло, поскакал за
конем и, поймав его за узду, спрянул
на землю и высвободил Максима из стремени.
По другому знаку надлежало им скакать друг
на друга, но, к изумлению всех, Вяземский закачался
на седле и выпустил из рук поводья. Он свалился бы
на землю, если б поручник и стряпчий не подбежали и не помогли ему сойти
с коня. Подоспевшие конюхи успели схватить аргамака под уздцы.
Держа в одной руке шлейф и хлыст
с лиловым камнем в рукоятке, она гладила маленькой рукой ласково оскаленную морду
коня, — он косился
на нее огненным глазом, весь дрожал и тихонько бил копытом по утоптанной
земле.
При первом взгляде
на борзого
коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл
на несколько минут все свои намерения, Милославского, самого себя, — и в немом восторге, почти
с подобострастием смотрел
на Вихря, который, как будто бы чувствуя присутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел совсем отделиться от
земли.
— Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы
земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе
с нею, тот же, кто воротится
с ребенком
на седле своего
коня, он будет счастлив — говорит Тимур! Так, женщина?
Эге! Вдруг слышу, кто-то около сторожки ходит… подошел к дереву, панского
коня отвязал. Захрапел
конь, ударил копытом; как пустится в лес, скоро и топот затих… Потом слышу, опять кто-то по дороге скачет, уже к сторожке. Подскакал вплоть, соскочил
с седла
на землю и прямо к окну.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать
с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из
земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый
конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела
с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся
на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
И пред глазами Измаила
На землю с бешеных
конейКровавой грудою костей
Свалился ряд его друзей.
— Побился я этот день порядочно, — продолжал он, — земля-те сроду не пахана,
конь якутской дикой; не то что
на него надеяться: чуть зазевался, уж он норовит порскнуть в лес, да и
с сохой.
— Не говори, — говорит, — мне про пророков: я сам помню Писание и чувствую, что «пророки мучат живущих
на земле», и даже в том знамение имею, — и жалуется мне, что
на днях он выкупался в реке и у него после того по всему телу пегота пошла, и расстегнул грудь да показывает, а
на нем, и точно, пежинные пятна, как
на пегом
коне,
с груди вверх
на шею лезут.
Блажен, кто посреди нагих степей
Меж дикими воспитан табунами;
Кто приучен был
на хребте
коней,
Косматых, легких, вольных, как над нами
Златые облака, от ранних дней
Носиться; кто, главой припав
на гриву,
Летал, подобно сумрачному Диву,
Через пустыню, чувствовал, считал,
Как мерно
конь о
землю ударял
Копытом звучным, и вперед
землеюУпругой был кидаем
с быстротою.
Но вьюги зимней не страшась,
Однажды в ранний утра час
Боярин Орша дал приказ
Собраться челяди своей,
Точить ножи, седлать
коней;
И разнеслась везде молва,
Что беспокойная Литва
С толпою дерзких воевод
На землю русскую идет.
От войска русские гонцы
Во все помчалися концы,
Зовут бояр и их людей
На славный пир —
на пир мечей!
— Гоп, гоп, эгой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного
коня, сказал, обращаясь ко мне: — Спать пора! — Потом завернулся
с головой в чекмень и, могуче вытянувшись
на земле, умолк.
Вот хоть между Дорогучей да Першей [Лесные реки, впадающие в Ветлугу.] два диких камня из
земли торчат, один поболе, другой помене, оба
с виду
на коней похожи.
— Эту самую, — сказал Артемий. — Когда атаман воротился
на Русскую
землю, привез он ту пушку
с жеребьями да
с ядрами в наши леса и зарыл ее в большой зимнице меж
Коня и Жеребенка. Записи такие есть.
«Аллах всемогущий, — воскликнул он, — если ты уж мне не помогаешь, то мне нечего
на земле делать», — и хочет он броситься
с высокого утеса; вдруг видит внизу человека
на белом
коне и слышит громкий голос: «Оглан, что ты хочешь делать?» — «Хочу умереть», — отвечал Ашик.
Ждали — вот она упадет, и
с земли к небесам поднимется дым студеничный, от него померкнет солнце, и изыдут
на землю пруги, подобные
коням,
на брань уготованным,
с человеческими лицами,
с золотыми венцами
на головах, со львиными зубами,
с хвостами скорпионовыми…
Не умолк этот рассказчик, как другой стал сказывать, куда
кони пропадают, сваливая все это
на вину живущей где-то
на турецкой
земле белой кобылицы
с золотою гривой, которую если только
конь заслышит, как она по ночам ржет, то уж непременно уйдет к ней, хоть его за семью замками
на цепях держи.
Он приложил ухо к
земле — звук слышался явственнее, и
конь его насторожил уши. Вскоре показался конник, осматривающий окрестности, как бы
на поисках. Заслышав шорох у берега, всадник свернул туда своего
коня, вгляделся
на полулежавшего молодца и, радостно вскрикнув: «Чурчила!», соскочил
с лошади и заключил его в свои объятья.
Чурчила, расставшись
с отцом, бросился
на помощь к товарищам, но поздно: он успел только поднять меч, брошенный ляхом во время бегства, и поспешил
с ним
на помощь к новгородскому воеводе, недавно принявшему участие в битве, и, будучи сам пеший, стал защищать его от конника, меч которого уже был готов опуститься
на голову воеводы… Чурчила сделал взмах мечом, и
конь всадника опустился
на колени, а сам всадник повалился через его голову и меч воткнулся в
землю.
С правой стороны его стоял оседланный
конь и бил копытами о
землю, потряхивая и звеня сбруей, слева — воткнуто было копье,
на котором развевалась грива хвостатого стального шишака; сам он был вооружен широким двуострым мечом, висевшим
на стальной цепочке, прикрепленной к кушаку, чугунные перчатки, крест-на-крест сложенные, лежали
на его коленях; через плечо висел у него
на шнурке маленький серебряный рожок;
на обнаженную голову сидевшего лились лучи лунного света и полуосвещали черные кудри волос, скатившиеся
на воротник полукафтана из буйволовой кожи; тяжелая кольчуга облегала его грудь.
Солнце удалялось от полудня; лучи его уже косвеннее падали
на землю; тень дерев росла приметно, и жар ослабевал. Все расстались друзьями. Карета, запряженная рыжими лошадками, тронулась; и опять, по правую сторону ее,
на высоком, тощем
коне медленно двигался высокий офицер, будто вылитый вместе
с ним.
С правой стороны его стоял оседланный
конь и бил копытами о
землю, потряхивая и звеня сбруею;
с левой — воткнуто было копье,
на котором развевалась грива хвостного стального шишака; сам он был вооружен широким двуострым мечом, висевшим
на стальной цепочке, прикрепленной к кушаку, чугунные перчатки, крест-накрест сложенные, лежали
на его коленях; через плечо висел у него
на шнурке маленький серебряный рожок;
на обнаженную голову сидевшего лились лучи лунного света и полуосвещали черные кудри волос, скатившиеся
на воротник полукафтанья из буйволовой кожи; тяжелая кольчуга облегала его грудь.
Чурчило, расставшись
с отцом, бросился
на помощь к товарищам, но поздно: он успел только поднять меч, брошенный ляхом во время бегства, и поспешил
с ним
на помощь к новгородскому воеводе, недавно принявшему участие в битве, и, будучи сам пеший, стал защищать его от конника, меч которого уже был готов опуститься
на голову воеводы… Чурчило сделал взмах мечом, и
конь всадника опустился
на колена, а сам всадник повалился через его голову и меч воткнулся в
землю.
— Неправда, — гневно сказала она, — сколько знаю Стабровского, я никогда не замечала, чтоб он был занят собой. Что ж до его красоты, то никто, конечно, кроме вас не найдет в ней ничего женоподобного. Скорее, к его энергической, одушевленной физиономии шли бы латы, каска
с конским хвостом, чем одежда мирного гражданина. Воображаю, как он хорош бы был
на коне,
с палашом в руке, впереди эскадрона латников, когда они несутся
на неприятеля, когда от топота лошадей ходит
земля и стонет воздух от звука оружий.
И так много раз это, просто как удар помешательства, и я,
с жаром повторивши, вдруг упал лицом
на пол и потерял сознание, но вдруг новым страшным ударом грома меня опрокинуло, и я увидал в окне: весь в адском сиянии скачет
на паре
коней самый настоящий и форменный потрясователь весь в плаще и в шляпе
земли греческой, а поза рожи разбойничья!
Только то
с той, то
с другой стороны жесткой дороги, по которой, как по асфальту, гулко звучали некованые быстрые ноги башкирских
коней, виднелись бугорки насыпанной
земли сусликов;
на заду сидел сторожевой зверок и, предупреждая об опасности, пронзительно свистел и скрывался в нору.